из экспонатов на иврите, что те и доложили немедля Реентовичу, который мгновенно исключил полиглота из списков участников поездки в Австрию. А ведь говорили Штильману: держи язык за зубами и ешь пирог с грибами! Таким же образом «изолировали» и лучшего скрипача оркестра Большого театра и его концертмейстера Даниила Шиндарева. В Свердловском райкоме партии правдоискателю Штильману так и сказали: «Чего вы от нас хотите? Реентович на вас показал! Он показал, что вы дружили и дружите с лицами, покинувшими Советский Союз. Мы вынуждены доверять Реентовичу, хотя мы знаем, что вы человек порядочный и нас не подводили». В 1979 году Штильман выехал в Америку, уехал и Шиндарев, а вот Реентович не успел — в 1982 году он неудачно поскользнулся на лестнице в театре и вскоре скончался.
Описанный случай не является чем-то из ряда вон выходящим. Цель поехать за границу любой ценой заставляла некоторых не считаться ни с чем, теряя при этом человеческое достоинство. В музыкальных коллективах это проявлялось особенно четко, ибо одного скрипача всегда можно было заменить другим. В Музыкальном театре им. К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко («Стасике») однажды написали друг на друга доносы концертмейстеры группы альтов и виолончелей. Но никому из них это не помогло — директор, узнавший много интересного, отказался взять обоих.
Проблема приобрести что-то для себя, более или менее приличную одежду, кассетный магнитофон «Шарп» на крохотные суточные порой лишала и творческих, и обычных людей чувства реальности. То вдруг группа туристов нападает на магазин, где за копейки продаются вещи, на каждой из которых прикреплен подозрительно маленький чек с цифрами — 1, 2, 3, 4 и т. д. А потом оказывается, что это химчистка. А с актерами театра «Современник» случилась комичная история. «Однажды в Хельсинки наткнулись на магазин с развалом зимних сапог-дутиков всех размеров и цветов. Копаемся — никак не можем найти парные одного размера. Потом нам объяснили, что это магазин для инвалидов, одноногих. Но все-таки кто-то купил: на левую ногу 39-й размер, на правую — 40-й», — рассказывала актриса Людмила Иванова, «Шурочка из месткома» в «Служебном романе». Два сапога разного размера — это нормально, зато импортные и модные!
Людмила Иванова была редкостным кулинаром, на гастролях в Германии, где ее поразили незатейливая красота и ухоженность (анютины глазки под каждым деревом), и родился все тот же вопрос («Как же так? Мы же их победили, но у нас такой красоты и такого комфорта нет»), у актеров кончились все суточные. На что жить? Обменять рубли на валюту (немецкие марки) было невозможно, да и запрещено. А жили они в Веймаре, в гостинице, где когда-то останавливались Лев Толстой и Федор Достоевский. Коллега Ивановой Петр Щербаков («товарищ Бубликов» из того же фильма) решил спасти ее с подругами от голодной смерти, повесив утром на ручку двери их номера сумочку с продуктами. Но сумку украли…
Тогда Иванова нашла в закромах своего чемодана завалявшийся пакетик с гречкой и остатки сушеных белых грибов (обыкновенная пыль). Она взяла киловаттный кипятильник (неизменный спутник советских артистов), вскипятила воду, залила ею крупу и посыпала грибной пылью. Получилась вкуснейшая каша, запах от которой распространился по всему отелю и спровоцировал законный интерес других членов труппы, постучавшихся уже вскоре в дверь. Но Иванова с подругами сумели отвадить нежданных нахлебников, сказав, что сами не знают, откуда запах. Кашу доели, а вечером прекрасно отыграли спектакль.
Тут возникает два вопроса: кто спер сумку, наши или немцы? На советских людей, актеров «Современника», согласитесь, трудно подумать… Такой одухотворенный театр, молодой, популярный и т. д. И второе — чем питались Толстой и Достоевский, когда жили в этой гостинице? Лев Николаевич, скорее всего, тоже кашей с грибами — обожал великий писатель это блюдо. Но где он брал деньги и спрашивал ли разрешение у старшего по группе на обмен валюты? Вопросы требуют отдельного изучения…
Ну а сколько платили-то за границей? — этот животрепещущий вопрос наверняка волнует читателя. Майя Плисецкая, например, как прима получала на тех гастролях суточные только за те спектакли, в которых танцевала, по 40 долларов (а когда не танцевала — ноль). Кордебалет — по пять долларов в день. А, к примеру, Ансамбль народного театра Грузии — три доллара в день. Вот почему суточные прозвали «шуточными». С годами размер суточных кордебалета мало изменился, а у Плисецкой вырос до 300 долларов. Все остальное она должна была сдавать родному государству либо в местное посольство, либо в Госконцерт в Москве. Однажды она чуть было не потеряла валюту на 65 тысяч долларов, которую везла через границу наличными и должна была сдать дома под расчет.
В том же 1959 году в Америку с Государственным симфоническим оркестром приехала Галина Вишневская, или Вишня, как ее по-дружески звали коллеги. С первым провокационным вопросом журналисты набросились на нее уже в аэропорту — нравится ли ей жвачка? Галина Павловна быстро собралась и отшила наглых репортеров: «Нет!» — «Так почему же вы ее жуете?» — «А нам всем дали в самолете, мы и жуем!» Вишневская сразу заметила, что на улицах нет окоченевших от голода и холода трупов американцев, никто не просит «копеечку» с медным колпаком на голове. Но получала она поболее, чем Плисецкая, — 100 «зеленых» за концерт, которых ожидалось с десяток. Да еще и Ростропович, до этого два месяца гастролировавший по Америке (он был уже в Москве), передал через своего аккомпаниатора Дедюхина тысячу долларов. На круг выходило в итоге две тысячи за поездку — богатство! Музыкантам Госоркестра положили по десять долларов в день, что в пересчете на два месяца гастролей обещало 600 долларов.
«Когда наш советский авиалайнер, — вспоминала Вишневская, — спускался на чужую землю, из него вываливалась ватага, всем своим видом напоминающая цыганский табор: мешки, сумки, набитые до отказа кастрюлями, электроплитками, продуктами, сухарями, консервами и прочим, вплоть до картошки. Задача у труппы была четкой и ясной — не больше одного доллара в день на еду, — и выполнялась она свято. Поэтому, когда Большой театр приехал в 1969 году на гастроли в Париж, из отеля недалеко от Оперы, куда всех поселили, пахло щами и луком на весь бульвар Оссман. Через несколько дней оттуда сбежали постояльцы, так как, когда врубались в сеть 400 электроплиток, весь отель погружался во мрак, и нервные французы пугались, думая, что началась война. Поразительно, как быстро находили способ общения наши трудящиеся массы. На другое же утро после приезда, будь то Италия, Франция, Канада и даже Япония, придя на репетицию в театр, мы, потрясенные, наблюдали, как наши рабочие сцены уже разговаривают (!) с местными аборигенами. На каком языке?! Никто никогда не знал. Но к середине дня наш рабочий класс
